Напомним, что оба представителя династии Пехлеви, отводя теме патриотизма особое место в своей идеологии, пытались развернуть иранский национализм в сторону ценностей древней персидской культуры. При этом в качестве важнейшего ее атрибута представлялась монархия. Мохаммед Реза-шах, уверовав сам в существование у иранцев специфической потребности в монархическом государственном устройстве, пытался убедить в этом своих соотечественников. На самом деле неприятие абсолютистской монархической власти, стремление к демократии в полной мере утвердилось в сознании иранцев еще в пору конституционной революции. В определенной исторической ситуации либо в результате объективно позитивных социально-экономических мер монархического государства (например, в период «Белой революции») эти ощущения смазывались, однако всегда присутствовали. В 60–70-х годах активно развивавшиеся связи с Западом привели к проникновению в Иран не только традиций западной массовой культуры, но и к распространению в стране основополагающих ценностей демократии. На этом фоне по существу неограниченная власть иранского самодержца стала для мыслящих иранцев абсолютно неприемлемым анахронизмом. Шаги в сторону установления в стране демократических норм, предпринимавшиеся властями по мере развития революционных событий, воспринимались как маневрирование шаха и его сторонников, а потому были отвергнуты.

В дальнейшем правящее духовенство, оставив своих политических союзников и устранив оппонентов, стало откровенно попирать демократические завоевания революции. Однако длительная, по сути, освободительная и победоносная война с Ираком и последовавший за ней восстановительный период переключили внимание народа на решение соответствующих жизненно важных для страны задач и тем способствовали укреплению исламской власти. На последующих этапах, после смерти Р.Хомейни, несколько раскрепостившиеся иранцы и вновь в первую очередь представители интеллигенции, студенческая молодежь стали все чаще проявлять недовольство всевластием духовенства, не только не сумевшего создать, как было обещано, общества исламского благоденствия и справедливости, но и обеспечить преодоление накопившихся социально-экономических проблем и искоренение традиционных пороков – коррупции, казнокрадства, местничества, протекционизма и т.д.

Эти настроения в полной мере проявились в ходе первого в 1997 г. и повторного в 2001 г. избрания на пост президента Ирана ходжатоль ислама (религиозный сан) С. Хатами, в широкой поддержке его курса на либерализацию исламской системы, развитие контактов с внешним миром, в том числе и европейскими государствами. Очевидно, что в настоящее время абсолютное большинство иранцев убеждено в необходимости перемен. Готовы ли они, однако, к решительным действиям по устранению правящего духовенства, отстаивающего националистические и религиозные позиции, может ли, хочет ли нынешнее поколение граждан Ирана отказаться от исламских норм и принять европейский образ жизни? Видимо, можно гипотетически предположить, что при дальнейшей дискредитации нынешней исламской власти возможно возникновение серьезной оппозиции теократии, однако, скорее всего не под лозунгами европеизации государственного устройства и иранского общества в целом. На нынешнем этапе такие призывы не нашли бы должной социальной поддержки. Во всяком случае, рейтинг С. Хатами, твердо стоящего на позициях поэтапного, неконфронтационного движения к так называемой исламской демократии, по-прежнему остается весьма высоким.

Иранская революция, несомненно, оказала заметное влияние на исламские организации и движения в различных странах, на мусульманский мир в целом. Особенно будоражащим является иранский пример устранения светской и установления теократической власти. Он вдохновлял или вдохновляет афганских моджахедов и талибов, алжирских исламских экстремистов, сторонников Партии исламского возрождения Таджикистана, Исламского движения Узбекистана, влиятельной в Центральной Азии партии Хезбат-Тахрир, других исламских организаций.

Под воздействием иранской революции вольно или невольно оказались общественные процессы в соседней Турции. Рискнем отметить, что в последние годы психологическое состояние большой части турецкого общества напоминает об иранской истории. Потребительское, как считают турки, отношение к их стране европейского сообщества и США на фоне упорно навязываемых ими «европейских стандартов» вызывает реакцию отторжения, способствует распространению антизападнических националистических настроений, значительно увеличивает число истых приверженцев мусульманской веры. Так, в беседах с автором представители турецких деловых кругов и интеллигенции, комментируя позицию европейцев в отношении вступления Турции в Евросоюз (ассоциированным членом ЕС Турция является с 1963 г.), рассуждали примерно так: «Поскольку наши европейские партнеры не хотят видеть нас в своем сообществе, народ изберет свой турецко-мусульманский путь дальнейшего развития». Признаки движения в сторону от Европы к Исламу уже давно просматриваются в Турции. Это – и успех на парламентских выборах 1995 г. Партии благоденствия Н. Эрбакана, стоявшей на исламских позициях, (в 1997 г. партия была запрещена), и, разумеется, удивившая всех победа Партии справедливости и развития Р. Эрдогана (плоть от плоти Партии благоденствия) на ноябрьских 2002 г. выборах в парламент. Сам Эрдоган в период пребывания у власти Партии благоденствия занимал пост мэра Стамбула. Тяга к иным исламским порядкам, отличным от нынешних привычных светских, конечно же, объясняется и серьезными экономическими неурядицами, с которыми Турция периодически сталкивается. Однако проблемы в экономике турки связывают, в том числе, и с отсутствием у Запада готовности полномасштабно и равноправно сотрудничать с их, как они сейчас подчеркивают, мусульманской страной.